upside down cake ~ wallflower :3
Макс Фрай, «Одна и та же книга»:
Когда твой мир рушится, делать вид, что это не так, - дурацкая стратегия.
Отношения между людьми представляют собой бесконечную череду попыток дать друг другу какой-нибудь шанс, по большей части тщетных…
Ситуация, когда человека, который хочет скрыться, ищут люди, отнюдь не жаждущие его отыскать, представлялась Ларри совершенно абсурдной.
Это такой возраст, когда у человека весь мир болит.
ещё много-много понравившихся цитат оттудаЖизнь и сновидения – страницы одной и той же книги.
У каждой девочки непременно есть свой бездонный колодец, во тьме которого таится какой-нибудь очередной «он», который не звонит, не приходит, не понимает или ещё что-нибудь «не», мучает девочку, болван. Если в колодце никого нет, значит, был совсем недавно и скоро, вот буквально на днях, заведётся новый, это, я так понимаю, закон природы: всякая замечательная девочка должна целыми днями пялиться в этот проклятый колодец и мучительно размышлять о поведении его обитателя, забыв, что вокруг, вообще-то, огромный удивительный мир, все чудеса которого, теоретически, к её услугам. Вернее, были бы к её услугам, если бы она не воротила нос, бормоча: «Спасибо, не надо», - лишь бы отпустили поскорее к колодцу, смотреть в темноту.
…и я как-то сразу понял, что нам больше не стоит надолго расставаться, но более-менее убедительно изложить свою позицию сумел только три дня и девяносто восемь эсэмэсок спустя.
…солнце всё-таки осталось, и пляж на месте, даже лето ещё не закончилось, и ты сам тоже есть, хоть и не слишком этим сейчас доволен, я понимаю, но ты учти, жизнь длинная, и когда-нибудь она тебе снова понравится, я точно знаю.
И молочно-белый свет струится с неба: мне решили подать летний полдень со сливками, того гляди, корица с неба посыплется, то-то смеху будет.
Я его люблю, а он меня не кормит. Прекрасный урод, мерзавец, садист в бетонных шортах, со стеклянным хлыстом.
Единственное, что нужно – не оказаться неумело раскрашенными фанерными макетами. Вот это действительно важно. Важнее всего на свете, может быть.
…когда людям страшно, они очень много шутят, смеются, попадают всё время в нелепые какие-нибудь истории, может быть, даже нарочно, чтобы отвлечься.
Быть живым человеком на этой прекрасной земле, как ни крути, - подвиг, даже в мирное время. Скромный, почти бесполезный подвиг, но всё-таки. Если бы папа не научил, что, когда страшно, надо смеяться и смешить других, давным-давно можно было бы рехнуться, а так – ничего.
Полнолуние сегодня, полнолуние. Хороший ежемесячный повод выйти из берегов, каждому – из своих. Потому что всякий человек – океан, и глупо всю жизнь искренне считать себя лужей, пусть даже самой глубокой и непросыхающей в микрорайоне.
Формула «ты меня понимаешь» может означать практически всё что угодно. Например, ты меня понимаешь – значит, у нас, с ума сойти, схожие системы символов, так не бывает, батюшки-светы, убиться веником, давай же дружить навек.
Или ты меня понимаешь – значит, у нас разные системы символов, мы оба это осознаём и работаем в нужном направлении, и гляди-ка, получается, поэтому сейчас ты, кажется, действительно меня понимаешь – ну, насколько это возможно, но все равно почти невероятно, так не бывает, батюшки-светы, убиться веником, и всё в таком духе.
Или ты меня понимаешь – значит, я знаю, что ты очень стараешься, молодец, но фиг у тебя получится, а я не сумею объяснить, поэтому ладно, давай я сделаю вид, будто ты меня понимаешь, тебе будет приятно, а мне не так хлопотно, как могло бы быть.
Или ты меня понимаешь – значит, гляди-ка, до сих пор мне казалось, что у нас разные системы символов, лень было даже стараться как-то продраться к тебе, но тут, тут – действительно совпали, надо же, какая всё же удивительная штука жизнь.
И так далее.
Потому что любая формула – ладно бы формула, любое слово, любой звук может означать практически всё что угодно. И тут, как почти всегда и во всём, каждому – своё. Расшифровывая чужую речь, мы опираемся на свой персональный опыт, плюс теоретическое знание о том, как все договорились это понимать, но персональный опыт всё же имеет приоритет, причём вот именно этот момент мало кто осознаёт и учитывает (я уже не говорю про «держит под контролем»).
То есть – да, всё именно настолько непросто.
История о Вавилонской башне – это вовсе не притча о том, почему мы, бедненькие, должны теперь париться, изучать иностранные языки. А о том, что это не поможет.
Но всё равно надо стараться – вот прямо сегодня, здесь, сейчас – заниматься дешифровкой, буквальным, построчным переводом чужой разговорной речи, чужих жестов, чужих взглядов исподлобья, буквальным, повторяю, переводом, а не художественным, как всегда.
Когда мы ещё только предчувствуем друг друга, нам кажется, что стоит только встретиться нашим глазам, и – хлоп! – познаваемая Вселенная (ради такого случая можно и с большой буквы) исчезнет, а непознаваемая – как-нибудь да познается отдельно взятыми нами. Словом, всё существенное тут же закончится, а некоторое несущественное, но прекрасное начнётся. И прочий эсхатологический антураж присутствует в наших представлениях о.
На практике же обычно оказывается, что два хороших человека, обрадовавшись друг другу, усаживаются пить кофе. Ну или чай. Или ещё что-нибудь. С пирогом или горячими бутебродами.
И всё.
Одно из двух: то ли мы не такие уж Важные Персоны (так, проходные персонажи, наделённые смеху ради возвышенными настроениями), то ли нам просто больше нравится пить кофе (чай) с пирогами и бутербродами, чем разрушать вселенные, познавать непознаваемое и прочую дурь дурить.
Смешные мы все, вот чего.
Просто в последнее время все вдруг научились о себе более-менее интересно рассказывать.
…самая прекрасная глупость – своя, собственная, а не чужим человеком выдуманная впопыхах и описанная, пусть даже чрезвычайно аппетитно.
Существование наше только из них [мелочей] и состоит, да-да, что-то вроде супермаркета «Тысяча мелочей», построенного на огромном пустыре, пролегающем между рождением и смертью, а больше и нет ничего, и это, будете смеяться, никакая не экзистенциальная драма, а очень даже хорошая новость.
Во время таких прогулок глаза незаметно учатся у фонарей, как надо сиять.
Люди всё же умом повредились на теме «Ты меня любишь?»
Сами попробовали бы, честное слово. В данном вопросе самообслуживание только на пользу.
…просто человек – такая хитроумная конструкция для которой пресловутый единственно верный путь – как монорельс для трамвайного вагона. То есть существует монорельс или нет, в жизни трамвая от этого ничего не меняется, я это имею в виду.
В городе дождь, даже не дождь, а мелкая водяная пыль в воздухе, больше всего на свете люблю такую погоду, мы тут – почти рыбы, нежные жабры дрожат за ушами, чешуя на боках ещё не видима глазу, но уже колется.
То есть мне (теоретически) может быть очень жалко расставаться с человеком или, что гораздо хуже, непонятно, почему это случилось (ненавижу не понимать). Но чувство освобождения перекрывает всё. Не надо никого ждать, можно сесть где нравится, а самое главное – идти другой дорогой и, если повезёт, даже заблудиться.
Я уже почти не могу представить лица этих людей, с трудом понимаю, что могло нас связывать, и даже сочинить не могу, о чём мы разговаривали сутками напролёт, но до сих пор помню, как велико было наше желание смести границы, стать одним существом – любым способом, как угодно, но хотя бы на секунду, и уж секунда-то у нас точно была, даже больше, так что, можно сказать, всё получилось у нас.
Шрам от ожога на тыльной стороне кисти левой руки, конечно же, о любви, вернее, о страданиях глупого юного человека, пожелавшего получить другого глупого юного человека в свою полную и нераздельную собственность. Кажется, именно что-то в таком роде обычно называют «любовью» авторы соответствующих кинофильмов, а мы, глупые дети, им верим.
Я – очень интересная книга. Хоть и обо всякой ерунде. Или как раз именно потому, что о ерунде. С книгами вечно так.
Господи боже, на каком только топливе не летают самолёты. И не только они, и не только летают, и вообще всё.
Строго говоря, вот это и есть схема идеальных человеческих отношений. Быть рядом, не докучать, заниматься своими делами, а в нужный момент совершить единственный жест – необходимый и достаточный в текущих обстоятельствах.
Ты кому-нибудь другому рассказывай про Америку, я был там трижды, и с каждым разом всё больше убеждался, что её нет.
Это вообще очень по-человечески – на пустом месте нагромоздить унылую телегу о вере в какое-нибудь скучное и безопасное чудо, которого нет, чтобы отвлечь внимание от настоящего.
Да, я всегда об этом думаю, потому что больше, честно говоря, не о чем беспокоиться. Вообще не о чем.
Когда кто-то говорит (пишет), очень важно, о чём он при этом молчит. Я имею в виду не стыдную-сладкую тайну какую-нибудь, а некоторые вещи, настолько невыразимые и одновременно очевидные для молчащего о них, что кажется – у каждого свои, а если всё же докапываться всякий раз, окажется, очень даже общие – не для всего человечества, но для некоторой большой его части.
Именно это и объединяет «своих», понуждает всеми силами открещиваться от «чужих» - о чём мы молчим, когда говорим (и вообще всегда).
Есть вещи – тексты, картинки, музыка, - созданные одновременно благодаря и вопреки ледяному ужасу небытия. Это когда стоит человек на самом краю своего личного мира, живой и прекрасный, время хлещет из него, потому что он весь – рваная рана, и даже утешительное «я умру через сто лет» для него означает «прямо сейчас». И надо что-то делать, потому что – невыносимо.
Люди, которые парятся по поводу чужой сексуальной ориентации или отстаивают собственную, как политическую позицию, или просто, к примеру, обсуждают чужих возлюбленных в духе: «боже, что это за жаба», просто не знают, что такое любовь. Не знают, что она обрушивается на голову пострадавшего, ломая и круша на своём пути всё, а уж все теоретические представления о себе, о своих склонностях и предпочтениях – в первую очередь.
Ровно так же люди, которые парятся по поводу чужой веры или чужого атеизма, просто не знают пока, что бог (равно как и богооставленность) обрушивается на человека, ломая и круша не только его самого, но и весь его мир. Подлинная вера, равно как подлинное безбожие, - состояние, в котором дискуссии на эту тему решительно невозможны.
Вообще, всё по-настоящему важное и настоящее обрушивается на человека как безжалостная стихия, с которой невозможно договориться. Во всяком случае, не сразу. Потому что за стол переговоров садятся, когда силы на равных.
И прежде всего так ведёт себя сама жизнь. Обрушивается на голову и несёт со страшной силой.
Мне раньше казалось, что «удачливые» всё делают правильно, так и надо. Ан нет. Их победа всегда пиррова. Перерасход ресурсов. Банкротство неизбежно.
Неудачников, впрочем, ждёт ровно такое же банкротство. Потому что на неудачу точно так же приходится затрачивать все ресурсы. Вообще, так называемые «удачливые» и так называемые «неудачники» вовлечены в один и тот же процесс.
Непротивление реальности – это скорее физический процесс, чем умственный. Это перераспределение внутренних ресурсов таким образом, что они перестают расходоваться на сопротивление.
…наши тексты вообще ничего не говорят о нас; вернее, одни говорят, и ещё как, другие – говорят, привирая, третьи не говорят вообще ничего, четвёртые неделю говорят, а потом нет, а потом снова да, и так далее, никакой закономерности, никакой твёрдой опоры, никаких правил, вообще.
Но если всякий готов спокойно признаться себе: «Да, я никогда не работал на токарном станке», - с любовью обстоит иначе. Все думают, что это с ними было. Все остальные верят им на слово. И отсутствие опыта (не постельного, уточняю я на всякий случай, а опыта любви) всплывает только тогда, когда текст уже написан.
Когда твой мир рушится, делать вид, что это не так, - дурацкая стратегия.
Отношения между людьми представляют собой бесконечную череду попыток дать друг другу какой-нибудь шанс, по большей части тщетных…
Ситуация, когда человека, который хочет скрыться, ищут люди, отнюдь не жаждущие его отыскать, представлялась Ларри совершенно абсурдной.
Это такой возраст, когда у человека весь мир болит.
ещё много-много понравившихся цитат оттудаЖизнь и сновидения – страницы одной и той же книги.
У каждой девочки непременно есть свой бездонный колодец, во тьме которого таится какой-нибудь очередной «он», который не звонит, не приходит, не понимает или ещё что-нибудь «не», мучает девочку, болван. Если в колодце никого нет, значит, был совсем недавно и скоро, вот буквально на днях, заведётся новый, это, я так понимаю, закон природы: всякая замечательная девочка должна целыми днями пялиться в этот проклятый колодец и мучительно размышлять о поведении его обитателя, забыв, что вокруг, вообще-то, огромный удивительный мир, все чудеса которого, теоретически, к её услугам. Вернее, были бы к её услугам, если бы она не воротила нос, бормоча: «Спасибо, не надо», - лишь бы отпустили поскорее к колодцу, смотреть в темноту.
…и я как-то сразу понял, что нам больше не стоит надолго расставаться, но более-менее убедительно изложить свою позицию сумел только три дня и девяносто восемь эсэмэсок спустя.
…солнце всё-таки осталось, и пляж на месте, даже лето ещё не закончилось, и ты сам тоже есть, хоть и не слишком этим сейчас доволен, я понимаю, но ты учти, жизнь длинная, и когда-нибудь она тебе снова понравится, я точно знаю.
И молочно-белый свет струится с неба: мне решили подать летний полдень со сливками, того гляди, корица с неба посыплется, то-то смеху будет.
Я его люблю, а он меня не кормит. Прекрасный урод, мерзавец, садист в бетонных шортах, со стеклянным хлыстом.
Единственное, что нужно – не оказаться неумело раскрашенными фанерными макетами. Вот это действительно важно. Важнее всего на свете, может быть.
…когда людям страшно, они очень много шутят, смеются, попадают всё время в нелепые какие-нибудь истории, может быть, даже нарочно, чтобы отвлечься.
Быть живым человеком на этой прекрасной земле, как ни крути, - подвиг, даже в мирное время. Скромный, почти бесполезный подвиг, но всё-таки. Если бы папа не научил, что, когда страшно, надо смеяться и смешить других, давным-давно можно было бы рехнуться, а так – ничего.
Полнолуние сегодня, полнолуние. Хороший ежемесячный повод выйти из берегов, каждому – из своих. Потому что всякий человек – океан, и глупо всю жизнь искренне считать себя лужей, пусть даже самой глубокой и непросыхающей в микрорайоне.
Формула «ты меня понимаешь» может означать практически всё что угодно. Например, ты меня понимаешь – значит, у нас, с ума сойти, схожие системы символов, так не бывает, батюшки-светы, убиться веником, давай же дружить навек.
Или ты меня понимаешь – значит, у нас разные системы символов, мы оба это осознаём и работаем в нужном направлении, и гляди-ка, получается, поэтому сейчас ты, кажется, действительно меня понимаешь – ну, насколько это возможно, но все равно почти невероятно, так не бывает, батюшки-светы, убиться веником, и всё в таком духе.
Или ты меня понимаешь – значит, я знаю, что ты очень стараешься, молодец, но фиг у тебя получится, а я не сумею объяснить, поэтому ладно, давай я сделаю вид, будто ты меня понимаешь, тебе будет приятно, а мне не так хлопотно, как могло бы быть.
Или ты меня понимаешь – значит, гляди-ка, до сих пор мне казалось, что у нас разные системы символов, лень было даже стараться как-то продраться к тебе, но тут, тут – действительно совпали, надо же, какая всё же удивительная штука жизнь.
И так далее.
Потому что любая формула – ладно бы формула, любое слово, любой звук может означать практически всё что угодно. И тут, как почти всегда и во всём, каждому – своё. Расшифровывая чужую речь, мы опираемся на свой персональный опыт, плюс теоретическое знание о том, как все договорились это понимать, но персональный опыт всё же имеет приоритет, причём вот именно этот момент мало кто осознаёт и учитывает (я уже не говорю про «держит под контролем»).
То есть – да, всё именно настолько непросто.
История о Вавилонской башне – это вовсе не притча о том, почему мы, бедненькие, должны теперь париться, изучать иностранные языки. А о том, что это не поможет.
Но всё равно надо стараться – вот прямо сегодня, здесь, сейчас – заниматься дешифровкой, буквальным, построчным переводом чужой разговорной речи, чужих жестов, чужих взглядов исподлобья, буквальным, повторяю, переводом, а не художественным, как всегда.
Когда мы ещё только предчувствуем друг друга, нам кажется, что стоит только встретиться нашим глазам, и – хлоп! – познаваемая Вселенная (ради такого случая можно и с большой буквы) исчезнет, а непознаваемая – как-нибудь да познается отдельно взятыми нами. Словом, всё существенное тут же закончится, а некоторое несущественное, но прекрасное начнётся. И прочий эсхатологический антураж присутствует в наших представлениях о.
На практике же обычно оказывается, что два хороших человека, обрадовавшись друг другу, усаживаются пить кофе. Ну или чай. Или ещё что-нибудь. С пирогом или горячими бутебродами.
И всё.
Одно из двух: то ли мы не такие уж Важные Персоны (так, проходные персонажи, наделённые смеху ради возвышенными настроениями), то ли нам просто больше нравится пить кофе (чай) с пирогами и бутербродами, чем разрушать вселенные, познавать непознаваемое и прочую дурь дурить.
Смешные мы все, вот чего.
Просто в последнее время все вдруг научились о себе более-менее интересно рассказывать.
…самая прекрасная глупость – своя, собственная, а не чужим человеком выдуманная впопыхах и описанная, пусть даже чрезвычайно аппетитно.
Существование наше только из них [мелочей] и состоит, да-да, что-то вроде супермаркета «Тысяча мелочей», построенного на огромном пустыре, пролегающем между рождением и смертью, а больше и нет ничего, и это, будете смеяться, никакая не экзистенциальная драма, а очень даже хорошая новость.
Во время таких прогулок глаза незаметно учатся у фонарей, как надо сиять.
Люди всё же умом повредились на теме «Ты меня любишь?»
Сами попробовали бы, честное слово. В данном вопросе самообслуживание только на пользу.
…просто человек – такая хитроумная конструкция для которой пресловутый единственно верный путь – как монорельс для трамвайного вагона. То есть существует монорельс или нет, в жизни трамвая от этого ничего не меняется, я это имею в виду.
В городе дождь, даже не дождь, а мелкая водяная пыль в воздухе, больше всего на свете люблю такую погоду, мы тут – почти рыбы, нежные жабры дрожат за ушами, чешуя на боках ещё не видима глазу, но уже колется.
То есть мне (теоретически) может быть очень жалко расставаться с человеком или, что гораздо хуже, непонятно, почему это случилось (ненавижу не понимать). Но чувство освобождения перекрывает всё. Не надо никого ждать, можно сесть где нравится, а самое главное – идти другой дорогой и, если повезёт, даже заблудиться.
Я уже почти не могу представить лица этих людей, с трудом понимаю, что могло нас связывать, и даже сочинить не могу, о чём мы разговаривали сутками напролёт, но до сих пор помню, как велико было наше желание смести границы, стать одним существом – любым способом, как угодно, но хотя бы на секунду, и уж секунда-то у нас точно была, даже больше, так что, можно сказать, всё получилось у нас.
Шрам от ожога на тыльной стороне кисти левой руки, конечно же, о любви, вернее, о страданиях глупого юного человека, пожелавшего получить другого глупого юного человека в свою полную и нераздельную собственность. Кажется, именно что-то в таком роде обычно называют «любовью» авторы соответствующих кинофильмов, а мы, глупые дети, им верим.
Я – очень интересная книга. Хоть и обо всякой ерунде. Или как раз именно потому, что о ерунде. С книгами вечно так.
Господи боже, на каком только топливе не летают самолёты. И не только они, и не только летают, и вообще всё.
Строго говоря, вот это и есть схема идеальных человеческих отношений. Быть рядом, не докучать, заниматься своими делами, а в нужный момент совершить единственный жест – необходимый и достаточный в текущих обстоятельствах.
Ты кому-нибудь другому рассказывай про Америку, я был там трижды, и с каждым разом всё больше убеждался, что её нет.
Это вообще очень по-человечески – на пустом месте нагромоздить унылую телегу о вере в какое-нибудь скучное и безопасное чудо, которого нет, чтобы отвлечь внимание от настоящего.
Да, я всегда об этом думаю, потому что больше, честно говоря, не о чем беспокоиться. Вообще не о чем.
Когда кто-то говорит (пишет), очень важно, о чём он при этом молчит. Я имею в виду не стыдную-сладкую тайну какую-нибудь, а некоторые вещи, настолько невыразимые и одновременно очевидные для молчащего о них, что кажется – у каждого свои, а если всё же докапываться всякий раз, окажется, очень даже общие – не для всего человечества, но для некоторой большой его части.
Именно это и объединяет «своих», понуждает всеми силами открещиваться от «чужих» - о чём мы молчим, когда говорим (и вообще всегда).
Есть вещи – тексты, картинки, музыка, - созданные одновременно благодаря и вопреки ледяному ужасу небытия. Это когда стоит человек на самом краю своего личного мира, живой и прекрасный, время хлещет из него, потому что он весь – рваная рана, и даже утешительное «я умру через сто лет» для него означает «прямо сейчас». И надо что-то делать, потому что – невыносимо.
Люди, которые парятся по поводу чужой сексуальной ориентации или отстаивают собственную, как политическую позицию, или просто, к примеру, обсуждают чужих возлюбленных в духе: «боже, что это за жаба», просто не знают, что такое любовь. Не знают, что она обрушивается на голову пострадавшего, ломая и круша на своём пути всё, а уж все теоретические представления о себе, о своих склонностях и предпочтениях – в первую очередь.
Ровно так же люди, которые парятся по поводу чужой веры или чужого атеизма, просто не знают пока, что бог (равно как и богооставленность) обрушивается на человека, ломая и круша не только его самого, но и весь его мир. Подлинная вера, равно как подлинное безбожие, - состояние, в котором дискуссии на эту тему решительно невозможны.
Вообще, всё по-настоящему важное и настоящее обрушивается на человека как безжалостная стихия, с которой невозможно договориться. Во всяком случае, не сразу. Потому что за стол переговоров садятся, когда силы на равных.
И прежде всего так ведёт себя сама жизнь. Обрушивается на голову и несёт со страшной силой.
Мне раньше казалось, что «удачливые» всё делают правильно, так и надо. Ан нет. Их победа всегда пиррова. Перерасход ресурсов. Банкротство неизбежно.
Неудачников, впрочем, ждёт ровно такое же банкротство. Потому что на неудачу точно так же приходится затрачивать все ресурсы. Вообще, так называемые «удачливые» и так называемые «неудачники» вовлечены в один и тот же процесс.
Непротивление реальности – это скорее физический процесс, чем умственный. Это перераспределение внутренних ресурсов таким образом, что они перестают расходоваться на сопротивление.
…наши тексты вообще ничего не говорят о нас; вернее, одни говорят, и ещё как, другие – говорят, привирая, третьи не говорят вообще ничего, четвёртые неделю говорят, а потом нет, а потом снова да, и так далее, никакой закономерности, никакой твёрдой опоры, никаких правил, вообще.
Но если всякий готов спокойно признаться себе: «Да, я никогда не работал на токарном станке», - с любовью обстоит иначе. Все думают, что это с ними было. Все остальные верят им на слово. И отсутствие опыта (не постельного, уточняю я на всякий случай, а опыта любви) всплывает только тогда, когда текст уже написан.
@темы: смысл жизни, Макс Фрай, Книги, Любовь, Творчество
-
-
05.06.2011 в 11:16-
-
05.06.2011 в 12:32-
-
05.06.2011 в 12:53спасибо
-
-
05.06.2011 в 13:10-
-
05.06.2011 в 14:19-
-
05.06.2011 в 14:40-
-
05.06.2011 в 17:02-
-
05.06.2011 в 19:57-
-
06.06.2011 в 08:50-
-
07.06.2011 в 21:06-
-
15.06.2011 в 13:22-
-
15.02.2013 в 08:32